У Мариинки появится очередная сцена — филиал во Владивостоке. Зачем? С этим вопросом, а также с желанием узнать, кто такие современные композиторы и могут ли они творить наравне с классиками жанра, мы обратилось к Антону Лубченко, не только главному дирижеру и художественного руководителю Приморского театра оперы и балета, но и талантливому композитору, получившему профессиональное признание уже в 16 лет.
Зачем Мариинке филиал на другом конце страны?
Владивосток и Приморский край — значимый регион для страны, «территория опережающего развития»: там сейчас все процессы должны происходить быстрее, чем в других местах. Регион очень далекий и долгое время был закрытым. Практически все или многое нужно создавать с ноля.
Наш театр был построен только в 2012 году. Там никогда не было ни балета, ни оперы, не было профессионального симфонического оркестра, по большому счету, — всю труппу собрали, приглашая специалистов из разных городов России. Но репертуар не формируется быстро.
За прошедшие два сезона мы сделали 15 постановок — это на пределе человеческих возможностей. Но достаточно ли серьезному театру иметь всего лишь 15 спектаклей в репертуаре? Однозначно, нет.
Владивосток — город с не очень большим населением в 650 тыс. человек. За пять-шесть раз весь город может посмотреть «Евгения Онегина», а наплыв туристов не сопоставим с Петербургом и Москвой. Что делать с седьмым спектаклем?
Репертуарная база Мариинского театра — это почти вся классика: весь Верди, весь Вагнер, весь Чайковский, почти весь Римский-Корсаков. Создание филиала дает все основания, чтобы театр мог этими спектаклями делиться с нами. А это десять или, возможно, даже 12 наименований в год.
В этом и смысл: ускорить процесс развития, прежде всего, репертуарной политики, а также труппы, потому что у нас полтора состава оркестра и не так много оперных певцов. А под бренд Мариинского театра, наверное, большее количество артистов захочет поехать работать во Владивосток. Это, мне кажется, довольно мудрое решение.
А как же адаптация постановок к размерам сцены, например?
С этим не так много проблем. У нас комплекс во многом схож с тем, что построено на второй сцене Мариинского театра: очень большой зал, практически идентичные сценические площадки. Именно это и породило такую идею.
С начала сентября привезли уже три постановки: опера «Травиата», балет «Жизель», который остался в нашем репертуаре, и старая темиркановская постановка «Пиковой дамы». Я очень люблю этот спектакль и попросил Валерия Абисаловича прислать к нам именно его. В Мариинском сейчас идет замечательная постановка этой оперы Алексея Степанюка, а темиркановская пока будет идти у нас.
А свои постановки вы часто будете привозить в Петербург?
Это будет зависеть от Валерия Абисаловича. В прошлом году мы привозили симфонический концерт и оперу Жюля Массне «Таис» в концертном исполнении. Она никогда не шла в Петербурге, и сейчас ее нет в репертуаре ни одного театра России, хотя во Франции это одна из самых известных опер. В этом же году маэстро уже пригласил нас с полным спектаклем: с нашими декорациями, костюмами, артистами. Я думаю, что эта практика продолжится и в следующие годы.
Вы два года возглавляете Приморский театр. До этого руководили Бурятским театром оперы и балета, став худруком и главным дирижером в весьма юном возрасте…
Да, я был самым молодым художественным руководителем театра в истории России, во всяком случае, так считали в министерстве культуры. Мне было 25 лет.
Многие считают, что быть дирижером в таком возрасте достаточно сложно…
Но, говорят, у меня получается. В любом деле бывают свои сложности. Я не думаю, что дирижирование — более сложный труд, чем шахтерство, например. Сложности были, многие вещи для себя приходилось открывать впервые. Но, наверное, мне очень помогает то, что я по первому образованию композитор. Это дает дополнительное знание музыки: ведь композиторы штудируют многие партитуры, и уже не нужно заново изучать симфонию Брамса, к примеру, перед тем, как идти ее дирижировать, если это образованный композитор. Кроме того, знание оркестра и оркестровки — этому учат с первых курсов. Поэтому я возьму на себя ответственность утверждать, что композиторы немножечко больше представляют себе возможности симфонического оркестра, музыкальных инструментов и знают партитуру изнутри, понимая, как она создается. Если композитор, конечно, когда-нибудь писал оркестровую партитуру. Я свою первую партитуру написал в 14 лет, когда еще даже близко не думал, что буду дирижировать. С тех пор я их написал достаточно много. Что касается не менее важного навыка строить взаимоотношения с оркестром и людьми, то этому в консерватории не научат, мне кажется. Это зависит от личностных качеств человека: или есть, или нет. А мануальная техника, безусловно, важная вещь, которой как раз учат в консерватории, — это как раз средство.
Недавно я общалась с главным дирижером и худруком Мюзик-Холла Фабио Мастранджело. И он высказал мнение, что время главных дирижеров-тиранов прошло. Что вы думаете?
Фабио — очень талантливый человек, но он итальянец, и у него европейское мышление. В Европе, действительно, время дирижеров-диктаторов начинает проходить. А в России, мне кажется, если главный дирижер не диктатор, то очень быстро меняет место работы.
То есть, вы – диктатор?
На работе — безусловно, да. Но это слово, которое ассоциируется с печально известными личностями в истории. Я бы заявил не о диктатуре, а о повышенной требовательности. Дирижерская воля очень важна. Это все, что от него требуется, по большому счету. Хороший оркестр может играть без дирижера: сейчас технический уровень оркестров настолько возрос, что плохому дирижеру главное — не навредить. А если ему есть, что привнести в партитуру своего, чем поделиться с оркестром, то надо выражать это. Сделать это можно, мне кажется, исключительно методами, которые у нас сегодня называются диктаторскими. Или есть воля, или нет. А если волю выражают
уже 10 человек, то это коммунизм, а не оркестр.
Много есть в России дирижеров с яркой и самобытной трактовкой произведений?
Не так много, но и не так мало. Русская дирижерская школа достаточно известна и признана всем миром. Есть дирижеры, которые интересуют всех. И меня. Валерий Гергиев, Юрий Темирканов, Михаил Плетнев, Геннадий Рождественский — пожалуй, все.
А из коллег по композиторскому цеху кто вам ближе?
Из современных композиторов? Я сноб на эту тему. Соглашусь с мнением очень мною ценимого Михаила Плетнева — это один из моих любимейших музыкантов, блестящий пианист, замечательный дирижер, потрясающий музыкант, и, кстати, музыку пишет хорошую: он считает, что гениальная музыка вся уже написана. Я думаю примерно так же. А природу написания своей музыки я точно объяснить не могу. Мне не нравится большинство того, что я слышу из современной музыки, поэтому пытаюсь писать свою, наверное.
Я с детства стеснялся признаваться, что я композитор, — всегда стремился быть исполнителем. Сначала я был пианистом. И мне казалось, сказать людям, что я пианист, — это нормально, а вот сказать, что я композитор, — стыдно. Я и сейчас представляюсь чаще как дирижер. Понимаете, я достаточно неплохо знаю мировой музыкальный багаж, и поэтому мне как-то стыдно сказать, что я композитор, когда существуют четыре симфонии Брамса, десять симфоний Малера, девять симфоний Бетховена, 15 симфоний Шостаковича, шесть симфоний Чайковского и так далее. Какой ты композитор?!
Когда меня спрашивают, что нужно, чтобы написать музыку, я отвечаю, что мне нужен заказ. Он для меня оправдание, чтобы взять и что-то создать. А так просто забрасывать мир своим нотным бумагомаранием — бред какой-то.
У меня есть образ такого современного композитора: серый пиджачок, очки, которые обязательно на пластилине держатся или на резинке, непременно лысина или старая шапочка петушком, поношенный куртец, причем он может очень хорошо зарабатывать, но обязательно должен выглядеть, как сумасшедший интеллигент, рассказывая, что на него смотрит Бог. Особенно в Петербурге таких много. Я этого не разделяю и считаю, что композитор должен быть нормальным человеком, без всякой придури.
А какую музыку вам заказывают?
Да разную. И я пишу очень разную музыку: от полуэстрадной вещи до сверхмодерновых квартетов, оперы и музыку к фильмам, балеты и симфоническую музыку — в зависимости от места, где она будет сыграна, и повода, для которого заказывают. Я не считаю, что композиторство должно быть только продиктовано чем-то высшим — и плевать на заказчика. Композитор на то и композитор, что имеет достаточно знаний, умения и вкуса, чтобы, как говорили в советское время, на высоком художественном уровне сделать то, что просят.
Рождаться это, может, совершенно не по заказу. Например, Сергей Прокофьев, которого я безумно люблю, имел две книжечки, куда записывал музыкальные мысли и мелодии, посещавшие его. Записывал он их достаточно цинично: книжечки назывались, условно говоря, 2 рубля и 50 копеек. Точных сумм я не помню. В одну он заносил особо удачные темы, в другую — те, что нравились ему меньше. А заказчиков спрашивал, из какой книжки они хотят сделать заказ — подешевле или подороже. Мы, композиторы — люди достаточно циничные в этом плане, хотя зачастую прикрываем таким образом более тонкие творческие мотивы.
«Утpo Пeтepбуpгa»