В киноцентре «Чайка» пройдет марафон, посвященный отечественному кино, где режиссер Дмитрий Светозаров представит короткую двухчасовую версию своего «Преступления и наказания». Мэтр отечественного жанра кино и первопроходец жанра сериалов поговорил с нами о том, что такое «телероман», как в девяностых снимали сериалы и почему фабрика сосисок превращается в аттракцион.
Около полугода назад вы закончили новую работу для телевидения, многосерийный фильм «Бабье лето», расскажите о нем, когда ждать в эфире?
«Бабье лето» — это телероман по сценарию способной питерского автора Светланы Адлер. В нем есть и драма, и комедия, и юмор, и элементы трагедии — все замешано, как в жизни. Фильм закончен для «Первого канала» весной, но когда выйдет на экраны, бог весть: с момента передачи фильма на канал, его судьба — в руках руководителей. Надеюсь, покажут осенью.
На фестивале российского кино в «Чайке» вы показываете работу постарше — «Преступление и наказание».
Да. И мы показываем двухчасовую кинематографическую версию фильма, который шел на «Первом» около семи лет назад. Я говорю «кинематографическую» не только из-за хронометража, этот телероман снимался на кинопленку, то есть изобразительно — это именно кино.
Я заметил, что вы разделяете понятие «сериал» и «кинороман» и сериалы не снимаете, не могли бы вы пояснить разницу?
Сериал — это нечто, предполагающее продолжение, тиражирование. В основе его лежит, не в обиду коллегам будет сказано, низкопробная драматургия, которая влечет за собой не очень качественный продукт. Под телероманом я понимаю законченное литературное или драматическое произведение, за которое берусь, потому что телевизионный формат позволяет подробнейшим образом передать содержание текста. В киноверсии «Преступления и наказания» я был вынужден выбрасывать важные не в сюжетном, но в идейном художественном смысле линии. А телероман позволяет подробнейшим образом восстановить произведение. Когда мы брались за «Преступление и наказание», я заявил, что мы постараемся снять аутентичного Достоевского. То есть не прибегать к авторским прочтениям, а рассказать его наиболее близко к духу и букве.
В далеком прошлом вы начинали «Улицы разбитых фонарей» — и, судя по тому, сколько сезонов он пережил, это сериал.
С «Улицами разбитых фонарей» другая история. Там каждая серия есть законченный сюжет. Если прибегать к литературным аналогиям, это сборник новелл. Эта работа вошла в мою биографию случайно. Мы повстречались с Сашей Капицей в школе №80, куда привели в первый класс своих детей, и там Саша предложил мне поснимать. Это было время тотальной безработицы, и я без оглядки взялся за работу, которая была для меня и многих коллег, работавших над «Ментами», единственной возможностью продолжения кинокарьеры. Ничего другого не снималось. Не только на «Ленфильме» — по всей стране. Я помню, вышел номер «Аргументов и фактов», где был заголовок «Святозаров снимает 75% российской кинопродукции». И это было так: киноиндустрия стояла вмертвую. В этой затее приняли участие лучшие на то время режиссеры «Ленфильма» и первые сезоны «Улиц» — удивительное и парадоксальное явление, до сих пор никем не исследованное и не оцененное.
Успех «Улиц разбитых фонарей» запустил повальное увлечение сериалами и сейчас их безумное множество. И это печальное зрелище. Несмотря на все сложности, всю нищету — а вы не представляете, какова была нищета, постановочная и производственная, в середине девяностых — мы создали качественный сериал. Теперь это приобрело характер развитой индустрии, работающей по принципу китайского производства. Больше товаров — ниже качество. Как сказал однажды певец, «пипл хавает». Это заполняет эфирное время, под это дают рекламу. Работают режиссеры и сценаристы, имена которых ничего не говорят: их можно заменять без ущерба для движения конвейера. Средний уровень удручающе, преступно низок. Границы пошлости давно и многажды перейдены. И самое страшное, что каналам невыгодно иметь штучное производство: нечто, сделанное с другим отношением к профессии и материалу, сразу обнажает низкое качество потока. А в свое время я ушел на ТВ, предчувствуя то, что произошло с кино. Глубокий, психологический кинематограф, на котором я вырос, становится искусством маргинальным. Мейнстримом же является ярмарочный аттракцион, где компьютерная техника заменяет качество игры актеров и драматургии. Я ушел на телевидение, полагая, что это единственный способ реализовывать свои замыслы, в том числе в постановке классиков. Увы, все началось и закончилось «Преступлением и наказанием», и больше ко мне никто с такими предложениями не обращался.
Раз мы заговорили о кино — вы один из первых жанровых режиссеров советского и российского кинематографа. Сейчас правительство правдами и неправдами старается поддержать российское кино, деньги выделяются, но сама индустрия, кажется, переживает не лучшие времена?
Я в силу многих обстоятельств не очень в курсе нынешнего состояния отечествен- ного кинематографа. Но, насколько я представляю, оно тоже драматично. Мы не будем говорить о гаражном кино или кино для интернета. Я имею в виду традиционное кино для театрального показа. В свое время Ингмар Бергман сравнил кино с фабрикой сосисок, и в этой язвительной формулировке много истинного. Кино, в отличие от других видов искусства, слишком тесно связано с финансами, технологиями, это очень затратное производство. Вот мы читаем новости о том, что на экраны вышла независимая американская картина, невероятно дешевая, снятая за 1,5 миллиона долларов. Поддержка министерства культуры, которую получают всего несколько проектов в год, составляет по нынешнему курсу 400 000 долларов. В данный момент я работаю над проектом «Тень» по сценарию Аркадия Красильщикова, с которым много лет назад мы работали над картиной «Псы». На него выделено 30 миллионов рублей. Это не просто мало, это ниже возможного уровня финансирования. В российском кинематографе все определяется не замыслом — помните, как говорил Бродский: «Гениальность вещи определяется величием замысла»? — не замыслом, а тем, сколько сможете собрать рубликов. Есть и вторая беда. В свое время Александр I, когда его спросили, почему он не осуществил реформы, которые должны были задолго до Александра II дать России конституцию, произнес великую фразу: «Некем взять». В российском кинематографе отсутствуют профессионалы на всех этапах производства. На международном уровне он совершенно не конкурентоспособен. Мы только радуемся успехам россиян на фестивалях, но это успехи конкретных режиссеров и конкретных проектов, что ничего не говорит об уровне этого вида искусства в стране.
А что случилось с советской школой, представителем который и вы являетесь?
В девяностых мы пережили революцию, которая, слава богу, прошла практически бескровно, но на этом сломе веков мы не могли не потерять многое, в том числе кинематограф. Из него ушли многие: кто куда, а кто и в мир иной. Я могу долго рассказывать, каким был «Ленфильм» того времени: это была студия, в которой можно было без декораций снимать ленты о блокаде. А кинопрофесиям трудно научить в аудиториях. Ими овладевают, проходя ступень за ступенью всю иерархическую лестницу, их передают из рук в руки. Мы отстали технологически, эта пропасть не дает возможности производить кино на мировом уровне. Советский кинематограф умер, на возрождение требуются десятилетия, и я не убежден, что это возможно и нужно. Мы все говорим об импортозамещении, но мы потеряли аудиторию. Я констатирую смерть отечественного кино. Это фабрика сосисок. Даже если мы начнем их производить по тому лекалу, что 20-30 лет назад, мировой кинематограф уже вышел на уровень «Аватара», недостижимый для нас. Мы можем пыжиться и производить «Жигули», но «Мерседес» уже уехал.
Это чрезвычайно грустный финал разговора.
Это мое мнение, я основываюсь на своем личном опыте. Я вырос в кинематографичекой семье с общим стажем порядка 150 лет. Я знал кинематограф семидесятых по отцу, могу судить о кино, что снимали в первые дни существования «Ленфильма». Начавшись как аттракцион, за сто лет кинематограф вырос до великого искусства, а сейчас превращается обратно в аттракцион, только стоящий уже миллиарды долларов. Чтобы не заканчивать на такой печальной ноте, я хотел бы два слова сказать о ленте, которую начинаю снимать на эти ничтожные деньги. «Тень» — фильм-притча о том, что надежда, стремление к идеалу, пусть и вымышленному, мифическому, — и есть единственное, что составляет смысл жизни и двигает ее. Разница потенциалов между тем, что есть, и тем, что мнится, заставляет нас жить, драться, бежать, догонять, рваться вперед. Идея этого фильма меня очень греет. И, наверно, опровергает все, что я сказал вам выше.
«Утpo Пeтepбуpгa»