Кристина Ковалёва и Григорий Воскобойник дали совместное интервью
На Новой сцене Александринского театра вновь звучала музыка Чарльза Мингуса, который давно для всего мира стал классиком джаза, но в России до сих пор воспринимается как современная и авангардная музыка. Проект «Петербургский Джаз Септет», появившийся в 2012 году благодаря контрабасисту Григорию Воскобойнику, известному не только на берегах Невы, прошел на подмостках Александринки уже не в первый раз. Однако теперь мужскую компанию разбавила молодая джазовая певица Кристина Ковалёва. Наш Корреспондент пообщался с идейных вдохновителем и главным голосом концерта, чтобы узнать, чем хорош Мингус и отечественный мир джаза.
Почему для своего проекта вы выбрали Чарльза Мингуса?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Во-первых, он играл на контрабасе, что само по себе уже значит немало. Во-вторых, Мингус все время находился в поиске — творческом и жизненном, поэтому из гигантского числа музыкантов мне оказался ближе всего именно он. Может быть, в силу своей какой-то не совсем очерченной вменяемости для окружающих.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Это очень противоречивая фигура.
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Он не был противоречивой фигурой. С ним было все понятно — кто он, и что он. Он очень любил музыку и посвятил всего себя ей. В стремлении к своим целям он, может быть, перебарщивал, но их он достигал. Он не был до конца признан при жизни. Но прошло 50-60 лет, и он стал популярен.
Мингус очень любил и академическую музыку, и джазовую. В его творчестве это слышно — гармонически и мелодически. И он любил крупную форму: у него не маленькие произведения, есть что поиграть. Это не «Come to me, My Melancholy Baby» или аналогичная песня из какого-нибудь мюзикла. Мингус писал достаточно сложные полотна для музыкантов, которые были способны это сыграть, и требовал от них. Может быть, это не самая слушабельная музыка, но она интересна в исполнении. И не факт, что чем проще музыка, тем она проще воспринимается аудиторией. Это и от подачи зависит.
А мне повезло. У нас все музыканты фантастические — разные и очень хорошие. Нас семь человек, иногда восемь, иногда шесть. Чем больше, тем интереснее получается, как кубик Рубика. Задача слушателя — успеть за полтора часа концерта сложить этот кубик.
Что значит, Мингус перегибал палку?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Он был очень эмоциональным человеком, импульсивным. И он очень переживал, если было что-то не так: мог и двинуть кому-то, например, бегал за музыкантами — полно таких историй. Подраться было в порядке вещей, ну и что греха таить, они и употребляли…
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Мингус мог остановить концерт, если ему не нравилось, что в зале кто-то разговаривает или просто чокается…
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Давид Голощёкин тоже не гнушается сделать замечание публике во время концерта. Я не сравниваю его с Мингусом, просто люди экспрессивно-импульсивные на это способны. Только у Мингуса это чаще не к публике имело отношение, а к его партнерам.
Насколько такой подход к поведению публики согласуется со свободным духом джаза?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Ему так надо.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Он хочет, чтобы его слушали. Когда даешь концерт, ты делишься своим творчеством, а те, для кого ты это делаешь, тебя не слушают. Не все адекватно могут справиться с такой ситуацией.
Задача музыканта — захватить внимание публики своей энергией, нет?
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Это не всегда получается сделать.
Это зависит от количества слушателей?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Нет, это зависит от того, для кого ты играешь. Главное, чтобы не пришла публика, которая этого совершенно не хочет. Если знают, что такое джаз и Мингус, все будет хорошо. Пускай, они болтают, улыбаются, что-то выпивают — для нас это то, что надо, лучше, чем сидеть в академическом зале по стойке смирно.
Нельзя сейчас реагировать на щелчок или звук смс-ки с истерикой, это время прошло. Если тебя не берет, то соседа берет. Мы играем для всех, кто пришел в зал.
Наверное, во времена Мингуса кто-то мог специально громко заговорить: тогда была определенная ситуация, связанная с межрасовыми взаимоотношениями.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Это была очень острая тема для Мингуса, он боролся за права чернокожих. Но, в целом, он был склонен к выходкам.
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Талантливые люди, в основном, чуть-чуть подъехавшие. Вот вы улыбнулись, и это хорошо, это реакция. Если человек улыбается, и ему хорошо, то концерт прошел нормально. Если он вышел с отвисшей челюстью, ничего не понял, мне кажется, концерт прошел странно.
От слушателей тоже требуется усилие, чтобы попытаться понять?
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Изначально, если ты идешь на концерт, надо как-то подготовиться. Посмотреть, чем занимался композитор, какую музыку писал. Узнать хоть что-то, чтобы был фундамент.
Вы верите, что большинство слушателей это делает?
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Нет, но было бы неплохо!
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Нет, мы не верим. Я даже на первых концертах рассказывал про Мингуса, про джаз, читал кусочки из его книги — специально, чтобы хоть чуть-чуть окунуть человека в эту атмосферу.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Это очень правильно. Такое всегда интересно. И музыка по-другому будет ложиться. Я как-то маме спела композицию Мингуса «Goodbye Pork Pie Hat». Первая реакция — «неполохо». Я стала переводить текст, рассказывать, что песня посвящена Лестеру Янгу (Американский саксофонист и кларнетист, один из крупнейших музыкантов эпохи свинга. — Прим. ред.). После этого ее впечатления от музыки были абсолютно другими. Очень важно разговаривать со зрителями, давать им какой-то посыл. Не все понимают английский, не все могут воспринимать музыку, как она есть. А если описать эту эпоху…
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Чарльз Мингус — это та же эпоха, что и Энди Уорхол.
Не все знают исторический контекст…
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Но людям интересно. Я столкнулся с тем, что людям все интересно. Они подходят после концерта, спрашивают.
О чем спрашивают?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Чего только не спрашивают. Это, кстати, характерно для России нашего времени: всем все интересно. В Америке может не быть вообще никакой реакции, а здесь — и нам интересно, и публике. Три саксофона звучат с тромбоном, еще ритм-секция и контрабас, и рояль, и кто-то поет — такое сейчас не часто встречается. Есть на что посмотреть. Что называется, музыку можно потрогать руками. Это не ди-джейская подборка.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Аналогов этой программы я и не знаю сейчас.
Чем обусловлен состав инструментов?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Инструменты такие же, как были у Мингуса. У нас трубы нет и еще нескольких инструментов. Но так хоть какие-то копейки получаем, а если нас будет на пару человек побольше, то и их не будет. Но, может быть, когда-нибудь исправится ситуация. У Мингуса были большие очень составы. Для меня Мингус очень похож на нашего Курёхина — небольшой джазовый бунт. Если бы Мингус жил в России, мне кажется, они с Курёхиным бы не переставали сотрудничать.
Желание экспериментировать, вводить что-то новое, понять, в каких ты условиях и как ты будешь играть. Нам бы добавить в программу визуальный ряд Курёхина, и сложилась бы картинка.
Что мешает добавить визуальный ряд?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Я могу сделать визуализацию, это хорошая идея. У Курёхина был перформанс: в полной темноте звучала тревожная музыка, как XX век Фокс, зажигался белый свет, валил клубами дым, и снизу поднимался рояль белый под музыку, потом дым рассеивался, на сцене стоял освещенный рояль под эту торжественную музыку. Потом музыка замолкала, свет выключали, и четверо рабочих уносили рояль со сцены. Вот это — Мингус: то джазовый стандарт, то кусочки откровенного фанка, то красивейшие баллады.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: У Мингуса тревожная, напряженная музыка. Его называли «the angry man of the jazz» — злым мужиком джаза. Он сам по себе был огромный. В то же время у него есть сентиментальные и абсолютно чувственные произведения, как «Self-Portrait in Three Colors».
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Мингус так не жил, как мы сейчас с вами.
А как он жил?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Я думаю, разница огромнейшая. Он жил непросто, потому что, во-первых, надо было зарабатывать на жизнь. Сейчас жизнь, насколько сложней, настолько и проще. Появилось больше возможностей, но они связаны с большим количеством препятствий. Тогда жизнь была проще, и жить было попроще. Не было такого количества развлечений, каждый концерт был событием. Даже 15-20 лет назад сходить на концерт было событием.
Сейчас немного подустали от музыки, не все на нее реагируют. Я это помню по Европе, по состоянию концертных залов, продажам билетов, по посещаемости концертов. Трудно удержать внимание человека, который с самого утра разрушается телевизором, фейсбуком, интернетом и к вечеру уже ничего не соображает. Биться за его внимание — это, мне кажется, ошибка. Биться за его расположение и самочувствие на концерте — уже другая ситуация.
А что добавит в вашу программу присутствие Кристины?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Кристина клево споет.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Что касается, госпел и спиричуэлз, то у Мингуса очень много такой музыки.
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Все равно это — джаз, это музыка про любовь.
Меняет что-либо присутствие женщины на сцене?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Это не присутствие женщины, это присутствие певицы. Меняет ли что-либо присутствие Белого лебедя в «Лебедином озере»? То же самое здесь. Это меняет атмосферу. Но джаз всегда был с певицами. Он, собственно, и пошел от певиц — как вокальный джаз, не инструментальный.
Получается, когда вы исполняете Мингуса без Кристины, это менее полноценно?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Нет. Мингус — все-таки инструментальная музыка. Мы в инструментальную музыку добавляем то, что можно спеть. Мы просто хотим, чтобы слушателю было интереснее, и чтобы Кристина с нами выступила. Мы не оживляем концерт, мы и без Кристины сыграем. Но джаз — это женщины: Махалия Джексон, Элла Фицджеральд, Бесси Смит.
Почему тогда чаще видно мужчин на джазовой сцене?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Потому что у нас, не очень-то есть кому петь, если честно. Джазовый вокал нужен. Без него, все-таки, нельзя. Конечно, мужской джазовый вокал — вообще редкость для нас невообразимая.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Инструментальная музыка – это хорошо. Но слово имеет совсем другое воздействие на слушателя. Да и тексты песен у Мингуса потрясающие.
У джаза достойное место в Петербурге?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Смотря, что ты имеешь в виду. В Петербурге есть Филармония джазовой музыки. Филармония.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Это, на самом деле, уникальный случай.
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Другое дело, что там звучит. Но ни в одной стране мира нет джазовой филармонии. И если на ее месте до сих пор не открыт супермаркет и не построен отель, значит джазовая филармония нужна в нашем городе. Значит, джаз находится на хорошем месте в России, в частности, в Петербурге.
Но это только одно место.
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: У нас столько клубов, и везде нужен джаз. Нас разрывают. Но единицы джазовых музыкантов хорошо зарабатывают. Эта профессия не подразумевает больших заработков. Например, в Европе, если видят, что ты душевнобольной — играешь джаз, заканчиваешь учебу по по этой специальности, ты получаешь спокойно пособие.
Как безработные?
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Отдельная категория — джазовые музыканты.
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Это искренние музыканты, потому что они импровизируют. Этого нет ни в академической музыке, ни в какой-либо другой. Джаз хорош тем, что нет никаких символов. Не важно, какие часы у тебя на руке, на чем ты приехал, кем работаешь. Какой ты есть, таким тебя и воспринимают, со всеми твоими ужимками. Нет никаких стандартов, не надо стоять в белой рубашке в определенной позе на сцене — ничего этого нет. Джаз честный. Это импровизация, а пока ты импровизируешь, ты не обманешь. И джаз — это музыка для тебя. Ты сидишь напротив, и я тебе играю, тебе — не стадиону. Это не стадионное искусство. На джаз приходят, в основном, те, кто его знает. И тех, кто не импровизирует, или одно и то же играет, всегда слышно.
КРИСТИНА КОВАЛЁВА: Есть, конечно, те, кто придумывает себе образ и живет в нем. Но это видно, а тем, кто пришел послушать джаз, нужно что-то живое.
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: В общем, в России все хорошо с джазом. Но, мне кажется, нужно больше образования и информации тем, кто ходит на концерты.
Откуда эта нехватка знаний?
ГРИГОРИЙ ВОСКОБОЙНИК: Это все-таки не наша национальная музыка. Это американская музыка изначально. Им, может быть, и не надо ничего объяснять, они от рождения хлопают на вторую долю. Для них это естественная ситуация — для нас немножко искусственная.
Плюс многострадальная наша история — какой там джаз. У нас мало времени была на все: пока у нас была Великая Отечественная война в Америке ставили мюзиклы и фильмы. Это время невозможно нагнать.
Утpo Пeтepбуpгa